Неточные совпадения
— Однако надо написать Алексею, — и Бетси села
за стол, написала несколько строк, вложила в конверт. — Я пишу, чтоб он приехал обедать. У меня одна дама к обеду
остается без мужчины. Посмотрите, убедительно ли? Виновата, я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, — сказала она от двери, — а мне надо сделать распоряжения.
Когда встали из-за
стола, Левину хотелось итти
за Кити в гостиную; но он боялся, не будет ли ей это неприятно по слишком большой очевидности его ухаживанья
за ней. Он
остался в кружке мужчин, принимая участие в общем разговоре, и, не глядя на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды и то место, на котором она была в гостиной.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со
стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала в мире, и всякий раз клал ее возле него
за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, — но все это
осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
Гости выпили еще по стакану, встали из-за
стола и простились с Пугачевым. Я хотел
за ними последовать, но Пугачев сказал мне: «Сиди; я хочу с тобою переговорить». — Мы
остались глаз на глаз.
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал с ним, а после этого
оставался пить чай или обедать.
За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою, как о людях, которые мужественно принесли себя в жертву Ваалу истории.
И Татьяна Марковна, наблюдая
за Верой, задумывалась и как будто заражалась ее печалью. Она тоже ни с кем почти не говорила, мало спала, мало входила в дела, не принимала ни приказчика, ни купцов, приходивших справляться о хлебе, не отдавала приказаний в доме. Она сидела, опершись рукой о
стол и положив голову в ладони,
оставаясь подолгу одна.
— Это что! — строго крикнула она на него, — что
за чучело, на кого ты похож? Долой! Василиса! Выдать им всем ливрейные фраки, и Сережке, и Степке, и Петрушке, и этому шуту! — говорила она, указывая на Егора. — Яков пусть черный фрак да белый галстук наденет. Чтобы и
за столом служили, и вечером
оставались в ливреях!
Собственно, для случайностей здесь
оставалось очень немного места: все отлично знали, что проиграет главным воротилам
за зеленым
столом тысяч пять Давид Ляховский, столько же Виктор Васильич, выбросит тысяч десять Лепешкин, а там приедет из Петербурга Nicolas Веревкин и просадит все до последней нитки.
Через два дня учитель пришел на урок. Подали самовар, — это всегда приходилось во время урока. Марья Алексевна вышла в комнату, где учитель занимался с Федею; прежде звала Федю Матрена: учитель хотел
остаться на своем месте, потому что ведь он не пьет чаю, и просмотрит в это время федину тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно поговорить с ним. Он пошел, сел
за чайный
стол.
Все завидовали согласию, царствующему между надменным Троекуровым и бедным его соседом, и удивлялись смелости сего последнего, когда он
за столом у Кирила Петровича прямо высказывал свое мнение, не заботясь о том, противуречило ли оно мнениям хозяина. Некоторые пытались было ему подражать и выйти из пределов должного повиновения, но Кирила Петрович так их пугнул, что навсегда отбил у них охоту к таковым покушениям, и Дубровский один
остался вне общего закона. Нечаянный случай все расстроил и переменил.
Остаться у них я не мог; ко мне вечером хотели приехать Фази и Шаллер, бывшие тогда в Берне; я обещал, если пробуду еще полдня, зайти к Фогтам и, пригласивши меньшего брата, юриста, к себе ужинать, пошел домой. Звать старика так поздно и после такого дня я не счел возможным. Но около двенадцати часов гарсон, почтительно отворяя двери перед кем-то, возвестил нам: «Der Herr Professor Vogt», — я встал из-за
стола и пошел к нему навстречу.
Добрые люди винили меня
за то, что я замешался очертя голову в политические движения и предоставил на волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши в Риме в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не
остался бы в чужих краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором»,
за «оберпрокурорским
столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».
Тем не менее, как женщина изобретательная, она нашлась и тут. Вспомнила, что от старших детей
остались книжки, тетрадки, а в том числе и прописи, и немедленно перебрала весь учебный хлам. Отыскав прописи, она сама разлиновала тетрадку и, усадив меня
за стол в смежной комнате с своей спальней, указала, насколько могла, как следует держать в руках перо.
Лебедев, чуть не доведший некоторых из слушателей до настоящего негодования (надо заметить, что бутылки всё время не переставали откупориваться), неожиданным заключением своей речи насчет закусочки примирил с собой тотчас же всех противников. Сам он называл такое заключение «ловким, адвокатским оборотом дела». Веселый смех поднялся опять, гости оживились; все встали из-за
стола, чтобы расправить члены и пройтись по террасе. Только Келлер
остался недоволен речью Лебедева и был в чрезвычайном волнении.
Старуха сейчас же приняла свой прежний суровый вид и
осталась за занавеской. Выскочившая навстречу гостю Таисья сделала рукой какой-то таинственный знак и повела Мухина
за занавеску, а Нюрочку оставила в избе у
стола. Вид этой избы, полной далеких детских воспоминаний, заставил сильно забиться сердце Петра Елисеича. Войдя
за занавеску, он поклонился и хотел обнять мать.
Евсеич пришел в совершенное отчаянье, что дети
останутся не кушамши; жаловаться было некому: все господа сидели
за столом.
Едва успели мы, сойдя вниз, поздороваться со всеми гостями, как нас позвали к
столу. Папа был очень весел (он был в выигрыше в это время), подарил Любочке дорогой серебряный сервиз и
за обедом вспомнил, что у него во флигеле
осталась еще бонбоньерка, приготовленная для именинницы.
Плавин, кажется,
остался не совсем доволен тем, что происходило
за обедом, потому что — не дождавшись даже, чтобы встали из-за
стола, и похвалив только слегка Вихрову его речь — он раскланялся со всеми общим поклоном и уехал; вряд ли он не счел, что лично ему на этом обеде оказано мало было почести, тогда как он в сущности только себя да, пожалуй, еще Марьеновского и считал деятелями в преобразованиях.
У меня в комнате, в 15.30. Я вошел — и увидел Ю. Она сидела
за моим
столом — костяная, прямая, твердая, — утвердив на руке правую щеку. Должно быть, ждала уже давно: потому что когда вскочила навстречу мне — на щеке у ней так и
остались пять ямок от пальцев.
Чулки — брошены у меня на
столе, на раскрытой (193‑й) странице моих записей. Второпях я задел
за рукопись, страницы рассыпались, и никак не сложить по порядку, а главное — если и сложить, все равно не будет настоящего порядка, все равно —
останутся какие-то пороги, ямы, иксы.
Но на этот счет Алексей Дмитрич
оставался непреклонным. Кшецынский продолжал обедать
за столом его высокородия, и — мало того! — каждый раз, вставая из-за
стола, проходил мимо своего врага с улыбкою, столь неприметною, что понимать и оценить всю ее ядовитость мог только Федор. Но возвратимся к рассказу.
Он выскакивает из-за
стола и, не докончив обеда, убегает в кабинет. Там он выкуривает папироску
за папироской и высчитывает в уме, сколько
остается работать, чтобы составился капитал в четыреста тысяч.
Князь сейчас опять
за мною и посылает, и мы с ним двое ее и слушаем; а потом Груша и сама стала ему напоминать, чтобы звать меня, и начала со мною обращаться очень дружественно, и я после ее пения не раз у нее в покоях чай пил вместе с князем, но только, разумеется, или
за особым
столом, или где-нибудь у окошечка, а если когда она одна
оставалась, то завсегда попросту рядом с собою меня сажала. Вот так прошло сколько времени, а князь все смутнее начал становиться и один раз мне и говорит...
Катенька и я
оставались за чайным
столом, и не помню, как Катенька навела разговор о своем любимом предмете — любви.
За ужином Егор Егорыч по своему обыкновению, а gnadige Frau от усталости — ничего почти не ели, но зато Сверстов все ел и все выпил, что было на
столе, и, одушевляемый радостью свидания с другом, был совершенно не утомлен и нисколько не опьянел. Gnadige Frau скоро поняла, что мужу ее и Егору Егорычу желалось
остаться вдвоем, чтобы побеседовать пооткровеннее, а потому, ссылаясь на то, что ей спать очень хочется, она попросила у хозяина позволения удалиться в свою комнату.
Катрин распорядилась, чтобы дали им тут же на маленький
стол ужин, и когда принесший вино и кушанье лакей хотел было, по обыкновению,
остаться служить у
стола и встать
за стулом с тарелкой в руке и салфеткой, завязанной одним кончиком
за петлю фрака, так она ему сказала...
Блаженствуя от мысли, что сопровождает барина, Антип Ильич в то же время страдал в смысле пищи, ибо он уже около трех лет совершенно не ел мяса; но в Европе чем же ему
оставалось питаться? Чаю не было, кофе он сам не пил, горячие все были мясные, — значит, только рыбкой, когда ее подавали к
столу, картофелем и пирожными с чем-нибудь сладеньким, да и те были ему не по вкусу, так как Антип Ильич был сластена великий, а варенья, подаваемые
за табльдотом, были все какие-то кислые.
Приняв и отдав поклоны, он сел
за свой прибор, и все
за столом его разместились по чинам.
Осталось одно пустое место, ниже Годунова.
— Отвести их в острог, говорит, я с ними потом; ну, а ты
оставайся, — это мне то есть говорит. — Пошел сюда, садись! — Смотрю:
стол, бумага, перо. Думаю: «Чего ж он это ладит делать?» — Садись, говорит, на стул, бери перо, пиши! — а сам схватил меня
за ухо, да и тянет. Я смотрю на него, как черт на попа: «Не умею, говорю, ваше высокоблагородие». — Пиши!
Эта тяжелая и совершенно неожиданная сцена взволновала всех при ней присутствовавших, кроме одного Препотенского. Учитель
оставался совершенно спокойным и ел с не покидавшим его никогда аппетитом. Серболова встала из-за
стола и вышла вслед
за убежавшей старушкой. Дарьянов видел, как просвирня обняла Александру Ивановну. Он поднялся и затворил дверь в комнату, где были женщины, а сам стал у окна.
В его памяти навсегда
осталось белое лицо Марфы, с приподнятыми бровями, как будто она, задумчиво и сонно прикрыв глаза, догадывалась о чём-то. Лежала она на полу, одна рука отброшена прочь, и ладонь открыта, а другая, сжатая в пухлый кулачок, застыла у подбородка. Мясник ударил её в печень, и, должно быть, она стояла в это время: кровь брызнула из раны, облила белую скатерть на
столе сплошной тёмной полосой, дальше она лежала широкими красными кружками, а
за столом, на полу, дождевыми каплями.
За все эти послуги он имеет готовый
стол и возможность с утра до вечера
оставаться в хорошо натопленных и роскошно убранных салонах своего патрона и, сверх того, от времени до времени, пользуется небольшими подачками, которые он, впрочем, принимает с большим чувством собственного достоинства.
Я был мрачен и утомлен; устав ходить по еще почти пустым улицам, я отправился переодеться в гостиницу. Кук ушел. На
столе оставил записку, в которой перечислял места, достойные посещения этим вечером, указав, что я смогу разыскать его
за тем же
столом у памятника. Мне
оставался час, и я употребил время с пользой, написав коротко Филатру о происшествиях в Гель-Гью. Затем я вышел и, опустив письмо в ящик, был к семи, после заката солнца, у Биче Сениэль.
Помню темный сентябрьский вечер. По программе мы должны были заниматься литературой. Я писал роман, Пепко тоже что-то строчил
за своим
столом. Он уже целых два дня ничего не ел, кроме чая с пеклеванным хлебом, и впал в мертвозлобное настроение. Мои средства тоже истощились, так что не
оставалось даже десяти крейцеров. В комнате было тихо, и можно было слышать, как скрипели наши перья.
Но Борис Савельич упорно
оставался один
за столом.
(Берет золото и отходит, другие
остаются у
стола; Казарин и Шприх также у
стола. Арбенин молча берет
за руку князя и отдает ему деньги; Арбенин бледен.)
И вот Фома
остался один со связанными
за спиной руками пред
столом, покрытым грязной посудой и разными остатками пира. Порой он медленно открывал тяжелые опухшие ресницы, и глаза его сквозь слезы тускло и уныло смотрели на
стол, где все было опрокинуто, разрушено…
Яков Маякин
остался в трактире один. Он сидел
за столом и, наклонясь над ним, рисовал на подносе узоры, макая дрожащий палец в пролитый квас. Острая голова его опускалась все ниже над
столом, как будто он не мог понять того, что чертил на подносе его сухой палец.
Выходят Дудукин, Кручинина, Коринкина;
за ними два лакея: один с бутылками шампанского, другой с стаканами на подносе, и ставят вино и посуду на
столах. Из глубины сада выходит Муров, из дома выходят гости, которые частью
остаются на террасе, а частью располагаются отдельными группами на площадке сада.
2-й гость уходит
за ним,
за столом остается Егорушка.
Глумов (садится к
столу). Эпиграммы в сторону! Этот род поэзии, кроме вреда, ничего не приносит автору. Примемся
за панегирики. (Вынимает из кармана тетрадь.) Всю желчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устах
останется только мед. Один, в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости. Эта рукопись не предназначается для публики, я один буду и автором, и читателем. Разве со временем, когда укреплюсь на прочном фундаменте, сделаю из нее извлечение.
Из того, что конфектного сервиза было вынуто пятнадцать мест, ясно было, что, кроме графа, губернатора и самой хозяйки,
за стол сядут еще двенадцать человек; но это тоже не были гости отборные, нарочно к этому случаю призванные, а так, обыкновенные люди, из соседей, которые к этому дню подъехали и
остались обедать.
— Вот, говорят, от губернаторов все отошло: посмотрели бы на нас — у нас-то что
осталось! Право, позавидуешь иногда чиновникам. Был я намеднись в департаменте — грешный человек, все еще поглядываю, не сорвется ли где-нибудь дорожка, — только сидит их там, как мух в стакане. Вот сидит он
за столом, папироску покурит, ногами поболтает, потом возьмет перо, обмакнет, и чего-то поваракает; потом опять
за папироску возьмется, и опять поваракает — ан времени-то, гляди, сколько ушло!
Судьи сидели
за столом, накрытым белою скатертью. Их было шесть человек, и все шестеро молодые люди; перед каждым лежал лист чистой бумаги. Опять-таки клянусь, что и молодость судей не
осталась не замеченною мной, и я, конечно, сумел бы вывести из этого замечания надлежащее заключение, если б Прокоп, по своему обыкновению, вновь не спутал меня.
За сценой голос Василия: «Не приказано принимать». Голос Глумова: «Что ты врешь!» Кучумов, Лидия, Надежда Антоновна уходят. Шляпа Кучумова
остается на
столе. Входят Глумов и Василий.
Против Зарецкого и Рославлева, между худощавым стариком и толстым господином, поместился присмиревший Степан Кондратьевич; прочие гости расселись также рядом, один подле другого, выключая офицера: он сел поодаль от других на конце
стола,
за которым
оставалось еще много порожних мест.
Самое жуткое, что
осталось в памяти ослепляющим пятном, это — женщина, Паула Менотти. Он видел её в большой, пустой комнате с голыми стенами; треть комнаты занимал
стол, нагруженный бутылками, разноцветным стеклом рюмок и бокалов, вазами цветов и фрукт, серебряными ведёрками с икрой и шампанским. Человек десять рыжих, лысых, седоватых людей нетерпеливо сидели
за столом; среди нескольких пустых стульев один был украшен цветами.
Полина Андреевна тушит на
столе свечи, потом она и Дорн катят кресло. Все уходят в левую дверь; на сцене
остается один Треплев
за письменным
столом.
Гость стал, наконец, раздеваться, а господин Голядкин вышел
за перегородку, частию по доброте души, что, может быть, дескать, у него и рубашки-то порядочной нет, так чтоб не сконфузить и без того уже пострадавшего человека, а частию для того, чтоб увериться по возможности в Петрушке, испытать его, развеселить, если можно, и приласкать человека, чтоб уж все были счастливы и чтоб не
оставалось на
столе просыпанной соли.
Так, длиннобородые, в скобку и долгополые хлебные покупатели, мценские купцы Свечкин и Иноземцев, славившиеся даже в Москве своим пивом, нередко сидели у нас
за обеденным
столом, и я живо помню, как краснолицый Иноземцев, раздувая пенистый стакан пива, пропускал его сквозь усы, на которых
оставались нападавшие в стакан мухи.